— Несите его осторожнее, я не хочу, чтобы оно разбилось.
— Да, да.
Мужчина-грузчик нёс в руках зеркало овальной формы, прикрытое каким-то полотном. Юноша шестнадцати лет внимательно следил за его работой и сильно беспокоился за это зеркало, которое ему было важно. Парень был невероятно хорош собой: глаза цвета неба завораживали каждого, кто в них смотрел, тёмно-каштановые волосы придавали ему некоторое очарование, а загар и кубики на торсе всегда соблазняли представительниц прекрасного пола. Но это дитя юности не видело ничего и никого прекраснее, кроме себя. Он всегда любовался собой и только собой, его красота была для него единственным удовольствием жизни. Распустившийся цветок красоты, такой прекрасный и эгоистичный, на самом деле давно уже увял.
Что же для него было зеркало? Зачем оно ему? Чтобы в очередной раз улыбнуться своими красивыми губами, наблюдая за своим прекрасным телом. Старое зеркало уже не отображало того идеала красоты, которым он сейчас является, поэтому он купил новое, чтобы окунуться в то давно знакомое ему чувство наслаждения самим собой.
Мужчина тем временем уже принёс зеркало в ванную комнату, поставив его на пол у стены, и снял с него полотно, чтобы показать своему клиенту. Юноша сел на корточки и начал разглядывать себя в нём. Да, определённо ничего не может быть красивее его отражения, разве что он сам. Он улыбнулся и посмотрел на грузчика.
— Мне нравится.
— Проверьте его на брак.
— С ним всё в порядке. Когда сможете его установить?
— Прямо сейчас, но сначала надо снять старое.
— Тогда приступайте, — словно приказал ему парень, встав прямо и посмотрев на зеркало, висевшее на стене. — Это зеркало уже не способно показать мою красоту.

Следующим утром юноша мог вдоволь насладиться новым зеркалом. Вчера, как бы он того не хотел, у него это не вышло из-за большой занятости в своей работе моделью: ему позвонили и потребовали немедленно явиться в студию для очередной фотосессии, после которой он вернулся поздно вечером и сразу отправился спать. Его мама уже давно проснулась и готовила завтрак, а он тем временем решил незаметно проскользнуть в ванную, но его план провалился.
— Джастин, не задерживайся там, хорошо? — послышался голос матери снизу, которая, вероятно, услышала его шаги и догадалась, куда направляется сын.
— Да, я быстро, — крикнул в ответ юноша, хотя и сам прекрасно знал, что это надолго.
Попав в ванную, он запер за собой дверь и с улыбкой подошёл к зеркалу. В нём он выглядел даже прекраснее, чем в жизни. Джастин никак не мог насытиться той красотой себя, которую видел в отражении. Юноша знал, как он прекрасен, но ему всегда будет мало наслаждения самим собой. Он улыбался своему отражению, кружился перед зеркалом, вставал в модельные позы — делал всё, чтобы ещё раз показать себе как он красив.
Наконец, он перестал кривляться перед зеркалом и просто встал напротив него, улыбаясь своему отражению.
— Я прекрасен, — величественно произнёс он и закрыл глаза на минуту, чуть опустив голову. Когда парень открыл глаза и решил снова посмотреть в зеркало, он ужаснулся того, что увидел, и отскочил назад.
В зеркале было нечто. Непропорциональные глаза горели зловещим красным светом, нечеловеческая улыбка от уха до уха выглядела устрашающе, само нечто было всё чёрное, будто в чём-то мерзком. Но даже не это напугало Джастина. Его напугало то, что это чудовище было похоже на него. Да, это был он, он сам. Юношу бросило в дрожь, губы его тряслись и не в силах были что-либо произнести, а монстр лишь смотрел на него своими ужасными глазами. Через минуту оцепенение прошло, и парень сделал пару шагов навстречу зеркалу, нечто тоже будто шло к нему в пространстве по ту сторону холодного стекла. Он встал прямо перед зеркалом и встретился с ним взглядами. По спине пробежал сковывающий страх, его руки заметно тряслись, а монстр просто смотрел на него, ничего не делая. Но когда парень нашёл в себе силы сделать хоть какое-нибудь движение, наклонив голову набок, оно повторило за ним. Он вздрогнул. Затем он приподнял руку, оно снова повторило за ним, и юноша увидел ужасные когти на его руке.
— Этого не может быть, — напуганным шёпотом произнёс он, не сводя глаз с монстра.
— Ошибаешься, — вдруг ответил монстр, что заставило Джастина подавить истошный вопль, который с самого начала рвался из его рта.
— Что ты... такое? — голос его был наполнен страхом, этот тёмный Джастин вселял в него неописуемый ужас смерти.
— Я — это ты, — спокойно произнесло нечто голосом смотревшего в зеркало нарцисса, но будто исковерканным. — Я та часть тебя, которую ты убил — твоя душа.
— Что? — искренне недоумевал юноша, который боялся смотреть на тёмную сторону себя, но страх не позволял ему отвести глаз от зеркала.
— Я твоя душа, — повторило чудовище. — Ты убил меня. Тебе слишком важна была внешность, и ты решил променять меня на неё. Твоя душа быстро зачерствела, покрылась этим омерзительным чувством эгоизма и восхищения собой и вскоре умерла, начав гнить. Ты меня таким сделал.
— Нет, невозможно. Я же человек, — в голосе Джастина появилась нотка смелости, но он всё ещё боялся его.
— Человек?! — завопило нечто. — Человек?! Ты давно уже не человек, ты труп! Мерзкое и отвратительное чудовище! Ты сам себя убил! Я — это ты! На самом деле ты такой! Да, ты ужасен, просто ужасен!
И монстр залился ненормальным смехом, от которого кровь в жилах стынет. Парень был в смятении. Он хотел бежать, но ноги не хотели его слушаться, он застыл на месте и не мог и пальцем пошевелить. Это нечто было так на него похоже.
— «Это и правда я?», — мысленно спросил он себя.
— Какое же ты гадкое существо, — произнесло чудовище, перестав смеяться. — И как ты не ощущаешь своей желчи, которой наполнен? Ах да, точно. Ты же убил меня, оттого ничего и не чувствуешь.
Джастин ничего не отвечал, лишь молча всё выслушивал. Он не хотел верить словам монстра, пытаясь убедить себя, что он ему мерещится, а это всё лишь бред из-за недосыпа. Но что-то твердило ему, что отражение говорило правду. Неужели он такой урод? Неужели вся его красота была миражом, плодом его воображения? Неужели все те чувства, которые испытывал он, любуясь собой, были фальшивыми? Нет, парень просто не мог в это поверить.
— Нет! — крикнул вдруг юноша. Нечто чуть склонило голову на бок, заинтересованно хмыкнув. — Ты врёшь! Тебя даже не существует! Я не могу быть таким! Я красив, прекрасен! А ты омерзителен! Моя душа также красива, как и тело, а ты просто глупый бред!
Джастин прислонил ладони к зеркалу, приблизившись к нему. Лицо его выражало злобу, но на самом деле он всё ещё боялся. Нечто странно улыбнулось и потянуло к нему руку. Она прошла сквозь стекло и коснулась горячей щеки парня, чьё лицо тут же исказилось в ужасе.
— Если ты мне не веришь, тогда стань мной.
Из ванной послышался дикий вопль. Мать, как только услышала его, тут же побежала наверх в ванную, пытаясь открыть дверь, но та была заперта. После нескольких попыток ей чудом удалось выбить её, и она со страхом на лице вошла в комнату. Было пусто, никого не было, лишь на полу лежало разбитое зеркало, из-под которого вытекала кровь, а в одном из осколков блеснул ярко-красный свет и сразу же исчез.

Плавные, изящные движения мраморно-белых рук. Лёгкими прыжками юная леди перемещается из одной точки зала в другую. Её движения аккуратны и грациозны, как она сама. Она была прекрасна, словно лебедь. Чёрный лебедь.

Закончив свой танец, она остановилась на середине огромного зала рядом с женщиной средних лет, которая пристально наблюдала за ней. На лице женщины появилась лёгкая, но некрасивая улыбка, а остальные её ученицы недобро поглядывали на только что танцевавшую балерину. Она чувствовала, как их взгляды прожигают её спину, но она была хорошо защищена, поэтому лишь ухмылялась. Эти жалкие людишки не достойны познать её красоты, красоты Королевы. Она величественно восседала на своём троне, со злобной ухмылкой смотря на этих крыс, оскаливших свои пожелтевшие зубки и потиравших маленькие лапки с острыми когтями. Как много этих мерзких тварей окружало девушку, и как они были ничтожны в её глазах. Всего лишь кучка грязных крыс, которых она могла легко заставить подчиниться ей, Королеве.

— Чудесно, Хезер, чудесно, — сказала учительница, убрав с лица прядь волос, мешавшую ей. — Но недостаточно хорошо.

«Недостаточно хорошо»? Глупости! Истинная Королева всё делает идеально! А она — самая настоящая Королева. Сзади послышались тихие сдавленные смешки. Хезер ничего не ответила ей, лишь прошла мимо, опустив голову, и поскрежетала зубами от злости, а потом шикнула на остальных балерин, от чего те тут же престали смеяться, подчинились, поджав свои крысиные хвосты. Да как она смеет говорить ей, что она исполнила танец недостаточно хорошо? Презренная! Мерзкая тварь! Крыса! Да, крыса, такая же, как и все остальные — жалкая и ничтожная. Королева приметила её в этой стайке и лишь ухмыльнулась, взглянув на мерзкое животное, и отвернулась с неким отвращением. Эти маленькие твари ничего не способны ей сделать, они бессильны против неё, слишком боятся гнева чёрного лебедя, способного в миг стать коршуном и вонзить свой острый клюв в их гадкую, мерзкую шею. Так думала Королева, сидя на троне.

В течение ещё нескольких часов Королева демонстрировала крысам своё величие, исполняя свой танец и заставляя тем самым презирать и ненавидеть её. Но это даже забавляло девушку. Та ненависть и злоба, с которой они постоянно смотрели на неё, была так смешна для Хезер, что она даже не злилась, а лишь наслаждалась, питалась их злобой, усиливая свою позицию на троне, а после их же ненавистью убивала крыс одну за одной.

Когда Хезер покинула школу балета, был уже вечер, плавно переходящий в ночь. На улице было довольно холодно, в бесконечном тёмном небе мерцали яркие звёзды. Выдохнув пар и задрав голову к небу на минуту, девушка медленно направилась домой по заснеженным улицам. Она шла совершенно одна. Любая Королева правит в одиночестве, и она не исключение. Рядом не было ни одного человека, лишь кучки никчёмных существ. Но она была жестокой Королевой. И пока она правит, будет проливаться кровь невинных. Но долго ли ей осталось править?

Зашла за ещё один угол, попав в безлюдный переулок. У местечка дурная слава, но только так можно было сократить путь, особенно учитывая то, что Хезер была одета довольно легко и уже давно начала дрожать от холода. Снег всё так же раздражающе скрипел под ногами, морозный ветер обдувал лицо, заставляя щёки краснеть, а маленькие снежинки застревали в чёрных волосах девушки, почти сразу тая. Что-то бурча через толстую ткань красного шарфа, она, нахмурившись, ускорилась, чтобы побыстрее выбраться из этого места, которое ей никогда не нравилось, но приходилось им пользоваться. Завернув за очередной угол, врезается в какого-то высокого парня, сделав шаг назад. Хезер окинула его своим презренным взглядом.

— Уйди с дороги, — грубо бросила она, ещё больше сдвинув брови. Тот ничего не ответил, лишь начал приближаться к ней, а она отходить. Что ему от неё нужно?

Отходя назад, девушка резко обернулась и увидела позади себя толпу вооруженных битами и палками подростков. Они всё это время шли за ней и поджидали удобного момента, чтобы окружить? Как она могла их не заметить? Или же они знали, что она пойдёт этой дорогой, и пришли сюда заранее? Хезер остановилась, застыв на месте. Стая грязных крыс окружила Королеву. Она не знала, что ей делать. Девушка ощущала нечто странное, чего прежде никогда не чувствовала — страх. Но лицо её выражало лишь злобу и агрессию. Оскалив зубы, подобно хищному зверю, она оглядывала своих врагов, которые уже окружили её кольцом, а в тёмных глазах горел странный огонь, усиливавший гнев. Все лица были ей знакомы — это были те, кто знал её, кому она когда-либо причинила боль, кого ранила и убила. Их крысиные мордашки расплывались в гадкой улыбке, а с губ срывался тихий, но зловещий смех. Они подступали всё ближе к Королеве, которая металась на одном месте, ища своего спасения, и, если понадобится, была готова даже напасть. Лицо Хезер будто потеряло человеческие черты, сейчас оно больше напоминало морду загнанного в угол зверя, злившегося из-за поражения, но всё ещё готового биться, пусть это и не имело смысла.

Ещё пара шагов, кольцо становится уже, и один из собравшихся замахивается на девушку палкой, вот только она успевает ударить его в живот, но сзади кто-то схватил её за волосы и потянул на себя. С её розово-белых губ срывается крик, но почти сразу заглушается из-за удара по лицу кулаком. Королева упала со своего трона, и крысы бросились разрывать свою добычу на кусочки. Пинки в живот, спину, удары по лицу ногами, иногда битами и палками. Губа быстро посинела, изо рта потекла струйка крови, быстро образовывались синяки, а раны больно кровоточили. Всё плыло перед глазами, в конце концов, Хезер начала терять сознание, увидев перед этим вспышки телефонов, снимавших издевательство, а после была лишь темнота. Крысы продолжали отрывать от тела куски плоти, впиваясь в него зубами и царапая маленькими коготками. Избиение продолжалось, пару раз был слышен хруст костей, на снег под злобный хохот и громкие крики ребят продолжала капать кровь. Ещё несколько ударов и всё было кончено. Они победили её, распяли Королеву на воротах собственного дворца. Больше она никого не убьёт, теперь она сама мертва.

Крысы уползли в свои норы праздновать победу, оставив тело лежать на холодном снегу. На бледное, испачканное собственной кровью лицо падали снежинки, быстро тая; тонкие пальцы быстро начали мёрзнуть. Открывает глаза. Чёрное небо и звёзды. И снежинки. Такие белоснежно чистые и холодные. Повернув голову на бок, кашлянула кровью. Тело ужасно болело и не хотело слушаться. Надо было встать, но она была очень слаба. Отлежавшись минут пятнадцать, собирает в кулак последние силы и переворачивается на живот, затем пытается встать на колени, но сперва падает, потом снова встаёт и подползает к стене, тяжело выдохнув. Вытерев кровь с явно сломанного носа и посиневшей губы, с трудом встаёт на дрожавшие от боли и холода хрупкие ноги. Пустые глаза смотрят вниз, на белый снег. Минута непонятного забвения, и она решается идти. Сделав пару шагов, упала, но снова встала, и отправилась к выходу из злосчастного места.

Через полчаса она была на каком-то мосту, вокруг почти никого не было, от силы два-три человека проходили мимо, не обращая на неё никакого внимания. Что же, так даже лучше. Телефон в руке буквально разрывался от звонков родителей, мёртвые глаза около минуты смотрели на экран гаджета, который затем полетел в воду. Вода была такой же тёмной, как и небо. Она была похожа на затягивающую в себя бездну. Хезер просто стояла и смотрела вниз, погруженная в свои мысли. Раны уже не кровоточили, но каждая клеточка её тела ежесекундно напоминала о произошедшем адской болью. Они перегрызли ей горло, но она ещё брыкается. Вот только зачем? Затем, чтобы чёрный лебедь смог отправиться в свой последний полёт. Девушку уже не так трясло, как раньше. Она смогла встать на ограду моста, но от слабости её покачивало то вперёд, то назад, но ей удавалось удерживать равновесие. Она смотрит в бездну, в её поглощающую жизнь пучину. Только от неё она жизни не получит, Хезер была мертва ещё до этого. Пережитый позор был для неё равносилен смерти, для неё не было ничего хуже позора. Так зачем же теперь существовать изуродованному телу, если оно уже мертво? Если крысы не смогли его добить, значит, она сама это сделает. Расправив раненные крылья, готовится сделать шаг в нечто тёмное, неизвестное. Нога отрывается от моста, тело наклоняется вперёд. Она закрывает глаза, на лице вдруг появилась лёгкая улыбка наслаждения падением в пустоту, а холодные воды, поглотившие тело чёрного лебедя, навсегда запомнят его последний полёт.

Весёлая маска и грустная маска — символы театра жизни. Весёлая маска символизировала комедию, грустная — трагедию. Надевая маски, актёры вживались в роли, преследовавшие их всю жизнь. А жизнь — большая сцена, чей занавес всегда открыт, и где актёры ставят пьесы в театре мертвецов.

Вечер. Кровать в небольшой комнате неприятно заскрипела от садящегося на неё большого тучного тела подростка. Грустный вздох срывается с его губ, а тёмные глаза бессмысленно уставились в пол. Каждую ночь, ложась в кровать, ему казалось, что она вот-вот сломается под его большим весом. Да, природа не наделила юношу красивым и здоровым телом, зато позволила страдать от того, которое у него есть.
Ещё несколько минут он смотрит в пол, замечая при этом свой толстый живот, а потом поправляет золотистые волосы и ложится в кровать, которая снова застонала, как и каждую ночь. Оуэну никогда не было легко из-за своей внешности. Он только страдал от неё. Над ним, как и над всеми полными людьми, любили посмеяться, подразнить. Часто ему плевали в душу, которую он открывал людям в надежде, что кто-нибудь остановится и, взглянув на этого светлого мальчика, скажет банальное “прости” за ту боль, которую ему пришлось испытать. Но этого так и не случилось. А тем временем душа Оуэна начала медленно погибать. Но он не знал об этом. На любое обидное словечко он лишь улыбался, когда его в очередной раз ранили, парень ничего не делал в ответ, просто улыбался. Но самому ему было очень тяжело скрыть свою боль. Поэтому он обратился за помощью. К маске, которая всегда улыбалась.
Маска с весёлыми глазками и хитрой улыбкой всегда помогала тому, кто носил её. И Оуэну она очень хорошо помогала. Юноша всегда надевал её перед тем как выйти на улицу, сходить в школу или просто дойди до магазина. Он стал чудесным актёром. И роль свою исполнял безупречно. За маской не было видно его истинного лица, настоящих чувств и эмоций. Все знали лишь эту роковую улыбку.

Шло время, и маска стала постоянно присутствовать на лице парня. Он почти никогда не расставался с ней, только ночью, когда был один. Но за годы унижений маска успела прирасти к лицу, и отрывать её вместе с кусочками кожи и кровью становилось всё сложнее. Оуэн не хотел носить эту маску, она никогда ему не нравилась. Но без неё он был слишком слаб. Только она могла защитить его своей сумасшедшей улыбкой, под которой пряталась боль. И именно она стала причиной его смерти. Но он не знал, что мёртв.
Становится холодно, и Оуэн решает накрыться одеялом и переворачивается на бок, лицом к стене. Ничего, кроме стены. Четыре стены, похожие на эту, окружают его и не позволяют выйти из своей каменной тюрьмы одиночества. Юноша не оставлял надежд пробить их, увидеть свет, поверить, что есть за этими стенами жизнь, которую он смог мы любить. И кажется, его усилия не были напрасными.
Парень закрывает глаза, и его воображение рисует ему образы нескольких его сверстников. Они были такие же козлы отпущения, как и он. Они отличались от остальных, выделялись на этом маскараде, потому что не носили масок. За это гости карнавала их и не любили. А они посмеивались над теми, кто за красивой маской скрывал уродливую душу. Но им было легче, чем Оуэну — они просто не существовали для других. Когда тебя нет, не имеет смысла скрываться и подделывать эмоции, ты всегда настоящий и это то, чем они всегда гордились. А Оуэн уже потерял настоящее лицо за весёлой маской.

Вздох. Он вспоминает день, когда сидел вместе с одной из его друзей в каком-то заброшенном здании за маленьким столом, который они принесли сюда, и ждал остальных. Лицо его подруги всегда было меланхолично-безразличным или грустно-депрессивным, сейчас было первым. Она смотрела через выбитое окно в небо. Ей всегда нравилось небо, и не важно, было ли оно безоблачно голубым или затянуто тучами, тёмным с редкими звёздами или пылающим рассветным огнём. Оно будто беззвучно звало её.
Они сидели молча. В толстых руках у юноши была чашка тёплого чая, который он себе только что сделал. Тихо хлюпая, он был погружён в свои мысли, которые съедали его заживо. Ему очень хотелось поделиться ими, и даже было с кем. Но маска была против. Даже сейчас она была у него на лице, но Оуэн отчаянно пытался снова её снять. Не смог. Но и слушать её не стал. Сделав глубокий вдох после очередного глотка, всё же решается.
— Скажи, — робко начал он своим немного хрипловатым голосом. — Если бы кто-то обидел тебя, сделал очень больно, чтобы ты сделала?
Ответ последовал не сразу. Девушка какое-то время продолжала смотреть в небо, и Оуэн уже хотел повторить свой вопрос, решив, что она его не услышала, но тут она заговорила:
— Я бы убила его.
Юношу как током ударило, чашка едва не выпала из его рук. Такого ответа он никак не ожидал услышать. Незаметно для него девушка вдруг ухмыльнулась.
— Не бери в голову, — сказала она. — Это всё глупости. Я бы не смогла этого сделать. И никто бы не смог.
Но было слишком поздно. Эти слова крепко засели в голове у полного парня и не покинули её до сих пор. Эта идея дала метастазы в мозг и стремительно губила его. А он не замечал. Из-за маски.
Оуэн снова вздохнул. Он перевернулся на спину, слушая мерзкий скрип старой кровати, и укутался в одеяло. Он сделал попытку заснуть. Сейчас ему хотелось отдохнуть от всех этих кошмаров жизни. Несколько минут парень просто смотрел в тёмный потолок, потом глаза начали слипаться, он громко зевнул и наконец провалился в царство Морфея.

Юноша вышел из дома на тёмную улицу с вереницей домов, тянувшихся вдоль дороги. Он идёт куда-то, не зная куда, ноги сами его несут. Никого нет, он один, и это его очень пугало. С каждым шагом было всё страшнее идти в неизвестность. Оуэн приходит к какому-то дому. Он был весь белый и очень выделялся в этой кромешной тьме. Он поднялся на террасу к двери и, сглотнув от непонятно откуда взявшегося чувства страха, слегка толкнул дверь, которая легко поддалась. Парень вошёл внутрь. Внутри очень пусто, будто тут никогда не жили. Юноша не понимал, зачем пришёл сюда. Оглянувшись, он вдруг заметил чей-то силуэт в комнате с приглушённым светом. Решает зайти. Войдя в комнату, видит молодого парня, своего ровесника, сидящего в кресле и нагло ухмыляющегося. Оуэн узнал в нём своего одноклассника, которого все безумно обожали. И было за что. Он был красив, спортивного телосложения, хитёр и мерзок. Но кого волнует то, что скрыто под маской? Важно лишь то, что снаружи.
— О, кто пожаловал, — произносит он гадким голосом, вставая с кресла, и делает пару шагов навстречу толстяку. — Не думал, что твои маленькие ножки способны утащить такую тяжёлую тушу. Как ты ещё в инвалидном кресле не оказался?
Он расхохотался. Удар ниже пояса. Больно, очень. Но Оуэн делает вид, что не слышал.
— Я тоже рад тебя видеть, — шёпотом отвечает он, опустив голову. И всё-таки рана кровоточила, этого было трудно не замечать.
— Хм, я его оскорбляю, а он со мной мил? Как необычно! — злобно воскликнул его собеседник, взмахнув руками. Он сделал шаг и вмиг оказался около полного парня и посмотрел прямо ему в глаза. Встретившись взглядами, Оуэн был удивлён тому, что видел. Он видел два красных глаза, будто ненастоящих. Юноша сделал шаг назад, но тот подошёл к нему опять.
— Что ты хочешь? — боязливо спросил парень, отворачиваясь.
— А ты что хочешь? — ответил вопросом на вопрос тот. — Ты знаешь, что ты хочешь? — Оуэн отрицательно качает головой. — А я знаю. Ты ведь не просто так здесь. Ты пришёл сюда, чтобы уничтожить то, что так ненавидишь.
— Что? — парень перепугался с таких слов. Уничтожить то, что так ненавидит? Но он ничего не ненавидит. Он относится ко всему с пониманием и любовью, не хочет видеть зла. И уж тем более не может ненавидеть кого-то. Или может?
— Что у тебя в кармане? — вдруг спросил одноклассник, не ответив ему.
В кармане? Но причём тут карман? Но Оуэн всё же решается сунуть руку в карман толстовки, в которой был. Там что-то есть. Он вытаскивает руку и в его ладони оказывается канцелярский нож. Откуда он там взялся? Юноша ничего не понимал. Пытаясь понять, что происходит, он чуть выдвинул лезвие.
— Значит, ты и правда пришёл убить меня, жирдяй? — ухмыльнулся злобный ровесник. Снова удар, ему больно. Руки с ножом начинают трястись. Его всего затрясло. — Так вот какие мысли сидят в голове у того, кого постоянно поливают грязью. Хотя, свинье это только в радость, — он смеётся, Оуэна передёрнуло. — Не думал, что столь низко пав, ты можешь пасть ещё ниже. Ты так жалок, так ужасен. А этот нож — символ твоей боли. Точнее, он от неё лекарство. А я — всё то, что ты ненавидишь, — юноша расхаживает по маленькой комнате, не замечая состояния блондина, которого уже перестало трясти. Он выпрямился, но голова его была опущена, а капюшон скрывал глаза. — Думаю, ты знаешь, что делать. Но такой слабак как ты на это не способен. Да и твои толстые пальцы сломают этот нож быстрее, чем ты что-то успеешь сделать.
Парень вновь залился смехом, но ненадолго.
— Заткнись!
Оуэн набросился на него, повалив на пол, и принялся полосовать его ножом по худой шее. Рана, ещё одна и ещё, ещё. Их становится так много, что не сосчитать. И кровь. Много крови. Везде кровь: на полу, руках, ноже и усеянном ранами горле. Парень с первых ран перестал дёргаться, поэтому Оуэн вдоволь мог насладиться нанесением ему очередных порезов. И он продолжил, странно смеясь. Рассекая воздух, окровавленный нож опускался на нежную кожу, уродуя её шрамами снова и снова, пока всё лицо не было покрыто ими, а нож был воткнут в глаз. Не прекращая смеяться, юноша поднялся на ноги, чтобы нанести завершающий удар. Он поднял свою ногу прямо над лицом трупа и с силой начал давить на него, слыша хруст костей. Парень убрал ногу с лица, чтобы посмотреть на это мерзко-красивое зрелище, и снова занёс её над головой мертвеца, но потом была лишь темнота.

Оуэн резко вскакивает с кровати в холодном поту, тяжело дыша. Это был всего лишь страшный сон. Но очень реальный. Он вытирает пот со лба, закрывает лицо руками и некоторое время сидит в таком положении. Убрав руки от лица, смотрит на часы. Полночь. Немного ему удалось поспать.

Я бы убила его.

Эти слова вновь мелькнули в его голове, будто подталкивая на какое-то действие. И он вспомнил свой страшный сон. Сновидение будто было ответом на тот вопрос, который он когда-то задал своей подруге. Он убил того, кто сделал ему больно. Сделал так, как она ответила ему. Парень помотал головой, чтобы избавиться от дурных мыслей. Именно сейчас ему меньше всего хотелось думать об этом. Ему нужно было на свежий воздух.

С некоторым трудом в темноте отыскивает свои джинсы и с усилием натягивает их на себя. Затем, то же самое и с футболкой, с носками было проще. Последней вещью была тёмно-синяя толстовка. Она была достаточно большая, и он легко надел её на себя. Накинув капюшон на голову, он по обыкновению суёт руки в карманы. Вдруг его лицо исказилось в испуге. Оуэн медленно вытащил руку, в которой держал канцелярский нож. Коротко крикнув, бросает нож в стену, а сам отпрыгивает назад. Как он там оказался? Он не клал его туда. Не мог он там взяться из ниоткуда. Только если кошмарный сон не хочет стать реальностью.
Сделав несколько вдохов и выдохов, чтобы успокоиться, открывает дверь и идёт вниз. И маску он берёт с собой. На первом этаже горит свет. Кажется, мама с папой опять смотрят сериалы до поздней ночи, хрустя чипсами. Парень старается тихо спуститься по лестнице, но ступеньки предательски скрипят под его большим телом. И конечно же, он был замечен.
— Куда ты собрался, дорогой? — ласково спросила у него женщина. Оуэн одевает маску.
— Мне нужно немного погулять, мам, — с улыбкой отвечает сын, уже не прячась.
— Но уже поздно.
— Это ненадолго. Я буду около дома.
— Хорошо, только не уходи далеко.
Кивнув, парень быстро обулся и вышел за дверь. На улице было темно, почти как в том сне. Но здесь горели фонари и в некоторых домах ещё не выключили свет. Он с облегчением вздохнул и, сунув руки в теперь пустые карманы, начал свой путь. Улицы были пустые, даже кошка не перебегала дорогу, но Оуэну уже не было так страшно, он знал, что его сон, о котором он сейчас думал, не может сбыться. Нож юноша выбросил, больше с собой ничего нет, да и он знать не знает, где живёт тот парень из его сна. Любые совпадения исключены.

Внезапно где-то сзади, за поворотом, он услышал звук резкого торможения машины и чей-то непродолжительный крик. Парень тут же обернулся назад, но ничего не увидел, по крайней мере, первые несколько секунд. Потом из-за поворота на большой скорости выскочила машина и пронеслась мимо него в попытке сбежать с места преступления. Что-то случилось, теперь в этом не было ни единого сомнения. Оуэн рванул к тому месту, где всё случилось, нужно было помочь. Он был уже рядом и хорошо видел того, кого сбила машина, оттого и остановился. Это был он, парень из кошмара. Он, дёргаясь, лежал на дороге, из носа тёк ручеёк крови, под головой начала образовываться маленькая лужа, парень был ещё в сознании, но казалось, что он вот-вот потеряет его.
— П-помоги... Мне… — с большим трудом выдавил из себя он, пытаясь протянуть руку к тому, кого всегда презирал. Оуэн подошёл к нему с взволнованным лицом. Он знал, что должен помочь ему, пусть и этот человек никогда не делал ему ничего хорошего, но ему что-то мешало.

Я бы убила его.

Он снова слышит этот голос, уже громче, чем в предыдущие разы. Он начал повторяться без остановки. Оуэн уже ничего не слышал, кроме него.
— П-пожа… Луйста… Помоги…

Я бы убила его.

Он всё ещё тянет руку к “спасителю”, но тот ногой отодвигает её. Он поднимает глаза на толстого парня и видит на его лице улыбку. Ту же улыбку, что и всегда. Но почему именно сейчас она так пугает его? Он не успевает ничего осознать, его тело пронзает сильная боль от удара ногой по голове. Оуэн громко хмыкнул и сделал ещё удар. Жертва кашлянула кровью. Удар, удар. Снова и снова. Крови становится всё больше. Глухие стоны боли вскоре прекратились, но он был ещё жив, в глазах всё плыло. Он почувствовал, как его лицо переворачивают так, чтобы он мог видеть своего убийцу. Этого милого на вид полного парня, который всегда и всем улыбался. Даже сейчас. Он улыбается своей жертве, но его улыбка уже перестала быть доброй. Эта была улыбка сумасшедшего. Улыбка той самой маски. Оуэн поднимает ногу над его лицом для очередного удара, не обращая внимания на жалобное лицо этого мерзавца. Ещё удар, и всё было кончено. Он уже нежилец. Тишину ночи разбавил смех несчастного сумасшедшего, продолжавшего пинать мёртвое тело и забывшего обо всём. Он лишь улыбался, смеясь, лишь улыбался.

Что такое любовь? Бабочки в животе, как считают юные девушки, по уши влюбившиеся в красивых мальчиков. У влюблённого человека вырастают крылья за спиной и ему сносит крышу от любви. Сладостное чувство с привкусом горечи, которым так упиваются люди, которое так пьянит рассудок. А что такое расставание? Это когда твоя любовь разрывает твою грудь, запачкав свои мерзкие руки в крови, вырывает из него сердце и вонзает в него ржавые гвозди. Каждый вошедший в него кусочек металла заставляет тебя стонать в агонии и сходить с ума, умоляя прекратить, а любовь лишь впивается в него своими когтями и разрывает его на части, покончив с тобой. Это чувство знакомо Тренту.

О, юношеская любовь. В книжках описывается как самое светлое и тёплое чувство. Но это лишь сказки. А что на самом деле? Сначала полёт, а потом внезапное падение и удар о землю, а следом за этим мучительная смерть. Именно это чувствовал Трент, когда был влюблён, а затем беспощадно убит. Его любовь превратила его в живой труп, медленно разлагающийся на дне ямы таких же мертвецов, как и он, и съедаемый мерзкими тварями. Было ли ему больно, когда она вонзила ему нож в сердце? Да. Любит ли он её сейчас? Да. Подарившая ему счастье, забрала его вместе с душой юноши. Поэтому боль — последнее воспоминание, которое Трент хранит о ней там, где образовалась постоянно кровоточащая дыра. И это воспоминание он сохранит там навсегда.

На листках белой бумаги давно отпечаталась боль неразделённой любви. Гитарные струны впитывают страдание с каждым прикосновением, скрывая его за мелодичными звуками. Микрофон дрожит от криков отчаяния, выраженных в песнях с красивыми словами, которые стараются не показать этот уродливый шрам на его груди. Для толпы пустых людей это лишь набор эпитетов и метафор, в котором они якобы узнают себя, новый повод восхититься своим идолом, для Трента — крик очерствевших остатков души. Каждый концерт, каждое выступление он скрывает свою дыру, пытаясь наложить шов на рану, но как только замолкнет последний гитарный аккорд, он повернётся к ним спиной, нить разорвётся и новые куски плоти упадут на сцену, но они ничего не увидят.

Раздавленный, парень снова сидит в окружении друзей-музыкантов в каком-то дрянном клубе. Громкая музыка оглушает, алкоголь наполняет опустевшие бокалы весёлых посетителей, воздух пронизан запахом секса. Всё это было мерзко ему. Друзья наливали друг другу спиртное, сидя в окружении юных поклонниц, прижимающихся к ним. Трент же сидел тихо и неподвижно, пытаясь представить, что ничего этого нет. Краем глаза замечает из-за красной шторы, которой была скрыта выделенная им приватная комната, как какой-то парень имеет девушку прямо на барной стойке под одобрительные возгласы друзей. Подавляет рвотный рефлекс от увиденного и отворачивается.

— Эй, Трент.

Кто-то из друзей толкает его в плечо и парень медленно поворачивается. Тот протягивает ему бокал с неизвестным содержимым. Было очевидно лишь то, что это какой-то алкоголь. Он улыбался мёртвому музыканту, одной рукой держа тот самый бокал, а другой пожимал ягодицы девушки, сидящей у него на коленях.

— Попробуй, полегчает. Самое то, чтобы залечить душевные раны.

Трент никогда не пил и не курил. Даже после расставания. Он предпочитал этому самоуничтожение физическими повреждениями. На его похудевших от стресса и депрессий руках были ещё незажившие шрамы. А алкоголь и сигареты он считал неэффективными и бесполезными, потому что могли лишь обманывать ненадолго, что всё хорошо, а потом выбрасывать из мира иллюзий в реальную жизнь. Порезы не давали слепой надежды, а лишь убеждали в том, что боль реальна и не уйдёт, пока не исчезнет он сам.

Настойчивый друг не отставал, и Трент всё же взял бокал из его рук, посмотрел на него своими безжизненными глазами и выпил всё за один раз, благо там было немного. Лицо парня сморщилось от горького вкуса, горло заболело от жгучего алкоголя. Но это была лишь первая доза. Уже кто-то другой из группы подлил юноше ещё немного и предложил выпить, заверив, что скоро он привыкнет. Трент поднёс к бледным губам бокал и вновь осушил его. Было уже не так горько. Он попросил ещё.

Каждый день парень стал выпивать несколько бутылок алкоголя и пачками выкуривать сигареты. Он впитал запахи того, что когда-то считал отвратительным. Не успевая выпить и одной бутылки, Трент уже пьянел и был полностью во власти друзей-музыкантов, таскавших его по барам и клубом, чтобы помочь забыть бросившую его девушку. Одурманенный алкоголем, впервые начал отдаваться сладким грехам и получать от них удовольствие. Он выпивал, но не уходил из Преисподние, называемой жизнью. Он курил, но дым сигарет, которыми он насквозь пропах, не мог затуманить разум надолго. Он топил девушек в своей постели, но чувствовал грязной проституткой себя, а не тех малолетних девчонок. Он чувствовал, что изнасиловали его, а не он. Просыпаясь каждое утро на полу клуба или в кровати какого-нибудь номера дешёвой гостиницы и замечая рядом с собой девушку, которую он драл прошлой ночью, надеялся, что это была она. Но нет. А их он не любил, лишь спал с ними, надеясь, что сможет залечить свою дыру. А она становилась всё больше и начала гнить. Из неё вытекала вязкая чёрная кровь, разъедающая тело юноши; его тошнило грязью, этой гнилой кровью; его руки были испачканы кровью, вытекающей из той дыры, где раньше было сердце. Трент сам себя убивал, сам насиловал себя, чтобы хоть на мгновение забыть её. Но воспоминание всё так же хранилось в той ране и постоянно напоминало о себе, давая понять, что ничего его уже не спасёт.

Концерт за концертом, публика восхищается им, толпы ликующих фанатов выкрикивают его имя и пожелание любви, пока он с помощью музыки уходил в забвение. Трент стал гораздо развязнее вести себя на сцене, иногда вваливая на неё с бутылкой виски и пытаясь устоять на ногах. Пьяные крики и неразборчивая речь, пошлые намёки и разрывание на себе футболок и маек — всё это лишь возбуждало юных поклонниц парня, желавших стать его пассией, а ему, пока был пьян, от них нужен был лишь секс. Когда он был трезв, что в последнее время стало большой редкостью, он не хотел ничего. Трент просто запирался в своём номере, принимал антидепрессанты, прописанные ему врачом, и заваливался на грязную кровати, отдавая себя на растерзание мыслям о ней. Как бы он не пытался забыть, ничего не получалось. Потому что он сам этого не хотел. Ему нравились эти бесполезные попытки забыться, потому что тогда он мог представить её рядом, на месте очередной девицы, которая сходила по нему с ума и в борделе расстегивала ширинку на его джинсах. Но это было всё равно не то. Трент не стал бы обращаться с ней так грубо, как с этими потаскухами, он был бы с ней нежен и аккуратен, был бы совсем другим. А им нужно лишь его тело, так зачем церемониться с ними? Ему нравилось это забытье, но счастлив он никогда не был.

Такси останавливается рядом с какой-то гостиницей и из машины, заливаясь пьяным смехом, выходят несколько парней. Двое музыкантов с небольшим трудом вытащили из неё в стельку пьяного Трента, которого они сами и напоили. Машина уехала, а ребята направились к гостинице, чтобы переночевать, а завтра отправиться дальше.

— Боже, чувак, какой ты тяжёлый, — произнёс ударник, будучи одним из тех, кто тащил Трента, который даже не особо старался идти сам.

— Кто бы говорил, — пьяно ухмыльнулся он, встряхнув головой, чтобы убрать чёрные волосы с лица.

— Ты у меня сейчас получишь, — рассмеялся тот, но ничего не сделал, а парень снова опустил голову, как и до этого, и упорно пытался выбраться из своего опьянённого состояния. Почему-то сегодня ему меньше всего хотелось “веселиться”.

Сняв номера, коллеги оставили Трента в нескольких шагах от двери в его комнату и разошлись. Парень, вертя в руках ключ, сделал несколько шагов навстречу своему пристанищу на эту ночь, но его ноги подкосило и он упал на колени, ударившись щекой о железную дверь, а затем медленно оторвался от неё и лёг на холодный кафельный пол. Эта гостиница была самой мерзкой из всех тех, в которых ему приходилось ночевать. Но этот пыльный, грязный пол, стены с оторванными обоями, перегоревшие или постоянно мигающие лампочки и зловонный запах идеально отражали его состояние. Трент поднялся и, повозившись с ключом минуты три, всё-таки открыл дверь и вошёл в комнату. Номер достался ужасный, но просторный, отдельно от спальни была ванная комната с туалетом и даже жалкое подобие кухни. Впрочем, ему не нужно было столько всего, ведь парень здесь всего на ночь, ему бы хватило и кровати.

Мозг, полностью разъеденный алкоголем, пытался ещё что-то сообразить, придумать, привести парня в чувства. Он заставил его пойти в ванную. Неплохо было бы сейчас посидеть в тёплой воде и немного отдохнуть. Старая дверь на удивление без скрипа легко открылась и показала Тренту маленькую ванную комнату. Зеркало было старым и почти всё заляпано, раковина и ванна были в трещинах, в стенах были дыры, откуда выглядывали оголённые провода, один из них спокойно лежал в ванной. Парень аккуратно убрал его и переложил в раковину, потом перевернул кран и оставил ванну наполняться тёплой водой, сам уйдя на “кухню”.

Кухня была маленькой комнатой с парочкой шкафчиков, стулом и столом, на который Трент поставил бутылку текилы и, как только нашёл единственный стакан, сразу открыл её. Первые два стакана опустели почти мгновенно, третий он выпивал медленно и с перерывами. Снова это воспоминание. Рана расползлась ещё больше, мёртвые сгнившие куски отрывались от него всё чаще, по губам стекала мерзкая чёрная кровь, которой он блевал всё чаще и которой начал захлёбываться, но не умирал. На самом деле он давно уже был мёртв, лишь его тело ещё зачем-то продолжало существовать.

Третий стакан был наконец выпит. Внезапно Трент махнул рукой, скинув со стола стакан и бутылку, а сам вцепился в волосы. Он сходил с ума. Парень думал о ней всё чаще. Она являлась ему во снах, в реальности он видел её в каждой девушке, пусть и ничем не похожей на неё. Он видел её везде. Он хочет сейчас быть не здесь, а где-то там, рядом с ней. Но этого никогда не будет. Трент может лишь закончить эти муки.

Юноша вскакивает со стула и бежит к своему инструменту, освобождая его из чехла, в котором нёс его, и снимает одну из струн. Разобравшись с ней, наматывает её себе на шею, оставив немного в обеих руках, и начинает стягивать её. Металлическая нить режет тонкую шею, Трент, прикусив губу, стягивает её сильнее, но руки не могут стянуть её до конца из-за боли. Ещё немного, и появляются маленькие красные ручейки, а руки всё же отпускают струну; парень глубоко вдохнул и выдохнул.

— Чёрт, — со злостью выговорил он и снял струну, отбросив её в другой конец комнаты. Сидя на полу, он закрыл лицо руками, послышались всхлипы. Снова ничего не вышло, как и раньше. Трент снова не смог покончить с собой, испугался смерти. Всхлипы стали напоминать зазывания, плечи юноши задрожали. Снова слёзы, о которых знал только он. Всё начинается снова, как в самом начале. Завывания перерастают в крики, он больше не закрывает лицо руками, позволяя слезам стекать по его щекам и падать на ковёр. Трент, не переставая плакать, кладёт руки на шею, словно пытаясь задушить себя. Но у него снова ничего не получится, даже если попытается. Боль снова пришла к нему в образе неё, созданной алкоголем и недавно принятыми таблетками, обнимает его одной рукой и отрывает от него большой кусок другой рукой. Плач стихает, он рад видеть её хотя бы так, хотя бы так она рядом с ним.

Галлюцинация исчезает, парень слегка успокаивается, поднимается с пола и решает пойти в ванную. Должно быть, она уже полная. Заходит в ванную. Да, можно выключать воду. Прежде чем выключить кран, Трент решает посмотреть на себя в зеркало. Чёрные волосы были взлохмочены, зелёные глаза, когда-то давно горевшие огнём жизни, сейчас были тусклыми, на шее красовалась кровавая полоса от струны, которая всё ещё болела. Он вытирает рукой кровь и смотрит на неё. Ничего особенного, просто кровь, но рана ещё долго будет напоминать ему о неудачной попытке суицида. Но он сможет забыть её, как и все предыдущие, до следующей попытки.

Трент вспоминает, что забыл взять полотенце, которое лежало на кровати, и решает пойти за ним, но поскальзывается на полу и падает в ванну, ухватившись за тот длинный провод, который убрал в раковину, и вместе с ним попадает в воду, сначала ударившись головой о стену. Несколько мгновений, и ток пронзает тело юноши, окончательно разорвав его рану и уничтожив то воспоминание, которое он надёжно хранил, вместе с ним самим.

Белый, небрежно вырванный из какого-то блокнота или альбома, слегка помятый и исписанный с обеих сторон красной ручкой лист бумаги покоится на письменном столе из тёмного дерева. Он, как и предыдущие такие же листки, хранит в себе очередное любовное послание, которым не было конца и которые всегда отправлялись по одному и тому же адресу каждый день.

На столе есть небольшая настольная лампа, слабо освещающая это письмо — видимо, автор только что закончил его писать. Сначала письмо было оформлено аккуратным разборчивым почерком, затем он постепенно менялся и становился всё менее понятным, будто далее писал сумасшедший; местами были рисунки и пятна от красных чернил.

«Дорогой Коди, я снова пишу тебе, как и всегда. Я пишу тебе постоянно — каждый день, каждый час, каждую минуту, каждую секунду. Я снова и снова хочу рассказывать тебе о своей любви, о моей безграничной любви (рядом рисунок двух людей — мальчика и девочки — держащихся за руки). Я ведь уже давно люблю тебя, ты это знаешь, и эта любовь была с первого взгляда, как в сказке. Романтично, не правда ли (нарисовано несколько сердечек около строки)? Жаль только, что ты не разрешаешь даже чуть-чуть полюбоваться тобой — сразу убегаешь, стоит мне только появиться рядом. Из-за этого мы не можем даже поговорить, это меня очень расстраивает. Зато я могу написать тебе! Хоть это мне пока доступно. И каждый день я сажусь писать тебе и пишу много, очень много, да только и всё то, что я пишу тебе, не может в полной мере донести до тебя то сильное чувство, которое я к тебе испытываю. И всё-таки, я продолжаю писать (почерк становится менее разборчивым, будто написано в порыве гнева, предложения становятся бессвязными, некоторые повторяются с началом письма, есть несколько красных точек).
Но почему ты мне не отвечаешь?.. Неужели ты не любишь меня? Почему? Разве я сделала что-то плохое тебе? Разве я ненавижу тебя и презираю, как эти смазливые накрашенные мрази (жирно обведено), которые с ухмылкой смотрят на тебя, и чьё внимание ты пытаешься безуспешно привлечь (около предложения нарисованы какие-то злые лица)? Зачем тебе они? Они же тебя никогда не полюбят. Они не умеют. У них нет сердца. А у меня есть. И я могу дать столько любви, сколько ты пожелаешь (рядом много маленьких и больших сердечек). И я дарю её тебе, и каждый клочок бумаги кричит об этом, но ты будто упорно этого не замечаешь. Я вижу страх в твоих глазах каждый раз, когда ты встречаешь меня. Почему ты меня боишься? Я ведь очень добрая. Я не делаю тебе больно, как эти суки (подчёркнуто). Но ты меня всегда избегаешь, куда-то сразу исчезаешь, стоит тебе заметить, что я вновь слежу за тобой. Я наблюдаю за тобой постоянно, даже когда тебе кажется, что ты один и находишься в безопасности. О нет, милый Коди, даже тогда ты не остаёшься без моего внимания, и в своей комнате, в которой ты стал запираться чаще с тех пор, как я стала много писать и пытаться схватить тебя и унести с собой (часть предложения слабо зачёркнута), ты не защищён от меня.
“Ты сумасшедшая!”, — крикнул когда-то ты, помнишь? О, как же я была тогда рада, что мой возлюбленный обратил на меня внимание, пусть и в виде этого гнусного слова. Да, я сумасшедшая. Я сошла с ума от любви к тебе, Коди(пятно в конце предложения)! Я не могу удержать её в себе, я хочу, чтобы ты чувствовал, как я люблю тебя, всю полноту моей любви, всю полноту моего желания владеть тобой и быть с тобой постоянно. Ах, как хочется иногда посадить тебя на цепь где-нибудь в тёмном подвале и любоваться тобой часами, глядя на то, как ты пытался бы от неё избавиться и извивался бы в бесполезных попытках снять её со своей красивой тонкой шеи, напоминая милого щенка, задыхающегося в объятиях стальной верёвки (рядом корявый рисунок, вероятно цепи, обмотанные вокруг головы какого-то человечка, и три маленьких сердечка). Это было бы прекрасно, не правда ли?
В последнее время я совсем не получаю от тебя ответов на мои сообщения в интернете, на записки, которые подкидываю тебе в рюкзак, на письма, которые отправляю тебе домой. Ты полностью ограничил доступ к себе и всячески от меня скрываешься, становится сложнее донести до тебя мои чувства. Но я не сдаюсь и продолжаю писать тебе, теперь уже на этих небольших листках. Отправлять по почте не могу, ты и там перекрыл мне кислород. Поэтому, чтобы они доходили до тебя и ты мог читать мои письма, я лично оставляю их у порога твоего дома. Только и на них никакого ответа (далее буквы становятся больше и все жирно обведены).
Коди, зачем ты меня так мучаешь? Почему ты не отвечаешь? Я написала уже очень много, но ты по-прежнему молчишь. Пожалуйста, ответь мне (предложение подчёркнуто много раз)! Не оставляй меня одну, не оставляй! Я хочу быть с тобой, Коди! Позволь мне быть с тобой, пожалуйста (много раз рядом крупно написаны слова “Помоги” и “Люблю” и есть несколько пятен чернил от ручки)!
Ну а если ты не позволишь…
То я сама приду за тобой и заберу тебя.
И ты будешь моим, только моим (рядом снова рисунок мальчика и девочки, вокруг них сердечки)! И мы всегда будем вместе, до самой смерти.
Я люблю тебя, мой милый Коди (предложение подчёркнуто и написано крупными буквами, крупнее предыдущих, имя обведено в сердечко).
Аноним.»

В комнате царил полумрак, освещён был лишь стол, за которым каждый день, сгорбив спину и изматывая себя, в порыве сильных чувств и эмоций писала его владелица, едва не разрывая листы сильным нажатием на них ручки. Впрочем, некоторые всё-таки пострадали и, будучи наполовину исписанными, отправлялись в мусорное ведро, некоторые неудачные записки до сих пор валялись на полу.

Каким-то чудесным образом ориентируясь в захламлённой тёмной комнате, её хозяйка с поразительной лёгкостью отыскала в шкафу свой чёрный балахон, который сразу же накинула на себя. Сегодня она снова пойдёт доставлять своё любовное послание тому юноше, к которому она обращалась в каждом своём письме. Сейчас, в темноте, нельзя разглядеть её лица, видны лишь слабые очертания её довольно неплохо слаженного тела. Зеркала в комнате не было, да и сейчас она бы и саму себя не разглядела из-за темноты, царившей в комнатушке, а единственным источником света была настольная лампа, всегда обращённая к столу. И не имело особого смысла для девушки знать, как она выглядит, ведь когда любишь, забываешь обо всём. Именно так она оправдывала свои странные действия, например, когда зачем-то выкрутила все лампочки из люстры и заставила окно какой-то фанерой, которую нашла на заднем дворе своего дома. «Мне не нужен свет, чтобы чувствовать себя комфортно. Мне комфортно только с Коди», — добавила она к этому, и теперь каждую ночь комната была во власти темноты. Дверь девушка всегда закрывала на ключ, чтобы никто не зашёл в её покои и не прочёл черновики и сами письма. Выходит из комнаты она крайне редко, чаще всего по ночам и когда точно знает, что матери нет дома, иначе бы она снова поймала свою дочь и заставила пойти к психиатру. Девушка не понимает, зачем её водят к врачу, она ведь нормальная. По крайней мере, так она себя видит, а от матери слышит лишь «Сиерра, пожалуйста, стань прежней». Но разве она менялась? Нет, она просто влюбилась.

Сиерра подошла к столу, на котором оставила новое письмо, и, взяв его в руки и перечитав, улыбнулась какой-то странной улыбкой. Она сжала письмо в руке, приложила его к своей груди, тихо прошептав:
— Я иду, Коди, — и, повернув ключ в двери, покинула комнату.

***

Идти было недалеко, около часа спокойным шагом. Но Сиерра как всегда зачем-то торопилась. Время близилось к полуночи, на улице было довольно темно, лишь фонари освещали дорогу. У одного такого фонаря, по уши влюблённая остановилась, чтобы перевести дыхание. Теперь можно было разглядеть её. Из-под капюшона балахона виднелись лохматые, скомканные и немного грязные длинные фиолетовые волосы; глаза у девушки были тёмные, но будто затуманенные и пустые; одета была, помимо балахона, в серую мятую майку и тёмные, рваные на коленках джинсы, обута была в лёгкие кроссовки чёрного цвета, на шее красовался любимый медальон на бледно-зелёном ремешке. Да, из когда-то красивой девушки она и вправду превратилась в психа, чьей болезнью стала любовь.

Отдышавшись, девушка продолжила свой путь. По улицам всё ещё гуляли люди, но их было не так много, да и те явно уже ушли домой или наоборот, спешили куда-то тусить вместе с друзьями. Редки были и проезжающие мимо машины.

Ещё немного, и Сиерра была уже у цели. В доме на первом этаже ещё горел свет — значит, хозяева ещё не спят и, возможно, Коди тоже. Отлично. Чтобы убедиться, что и объект её обожания тоже бодрствует, она незаметно подошла к окну, через которое можно было видеть хорошо обустроенную гостиную и входную дверь, что ей тоже было нужно, и начала искать его. Да, он ещё не спал, но выглядел очень уставшим и вымотанным. Родителей не наблюдалось. Ещё лучше. Отойдя от окна, девушка направилась к двери. Сиерра вытащила из кармана своё письмо, которое помялось ещё больше, чем было, положила его на порог, постучала в дверь и отбежала к дереву, из-за которого можно было наблюдать за юношей через окно.

Она не видела этого, но когда послышался стук, парень тут же вздрогнул. С тех пор как обезумевшая усилила слежку за ним, Коди стал крайне нервным и недоверчивым, а бессмысленные попытки спрятаться вытягивали из него силы и он ослабевал. В течение двух минут он не решался подойти к двери, то сжимая руку в кулак, то разжимая её, но всё-таки пересилил себя и встал с дивана, на котором всё это время сидел. Сиерра улыбнулась. Юноша открыл дверь, опасливо оглянулся по сторонам, а затем перевёл взгляд вниз и заметил письмо. Лицо его выражало беспокойство — он знал, что это значит. Неуверенно подняв его, войдя в дом и закрыв дверь, Коди начал читать, девушка за окном была вся во внимании. Хоть видно ей было не слишком хорошо, но она замечала, как лицо любимого постепенно искажается в ужасе, как он начинает трястись и в итоге в панике, вскрикнув, разрывает листок бумаги в клочья и убегает к себе в комнату. На лице Сиерры застыло удивление, смешанное с недоумением и каким-то разочарованием. Теперь было ясно, почему ответа на письма не было — парень в ужасе просто уничтожал их. Девушка отошла от дерева, за которым пряталась, было заметно, что то, что она увидела, сделало ей больно.

— Коди… — тихо произнесла она дрожащим голосом, а на глазах начали выступать слёзы. Не сказав ничего более, она с силой ударила кулаком по дереву и бросила прочь.
***

— Как он мог, как он мог?!

Сиерра рвала и метала по своей комнате, в бешенстве повторяя только одну фразу. Никогда ещё она не выглядела настолько злой и безумной, как сейчас. Почти всё в комнате было перевёрнуто вверх дном, на своих местах стояли только письменный стол и невысокий шкаф, на одной из полок которого спокойно располагались несколько кукол, сделанных самой Сиеррой. Едва не задыхаясь от гнева и ярости и разбросав почти все имеющиеся в комнате вещи, она наконец добралась и до них. От злобы её даже трясло, а по щекам продолжали скатываться слёзы. Схватив наугад одну из кукол и найдя на той же полке иглу, она вмиг всадила её в шею невинной игрушки. Этого было ничтожно мало, чтобы успокоиться, но всё же это немного помогло, и Сиерра, отбросив куклу в сторону, прислонилась к стене и сползла на пол. Игрушка упала прямо на стол, который всё также был освещён слабым светом лампы, осветившей куклу — она была сделана в виде самой Сиерры. Но девушку это не интересовало, она даже не увидела этого. Оторвав головы другим самодельным куклам, изображавшим, возможно, каких-то других девушек, которых она ненавидела, в её руке осталась только одна, похожая на Коди и улыбавшаяся ей. Плечи Сиерры всё ещё дрожали, слёзы закончились и остались высыхать на её щеках, гнев постепенно уходил под тихие всхлипы. Она гладила куклу по коричневым волосам, смотрела в её глаза-пуговицы тёмно-зелёного цвета и обращалась к ней как к живой, но что она ей говорила, слышно не было.

Разговаривая с бездушной вещью, напоминавшей ей о любимом парне, Сиерра просидела около двух часов, время перевалило за полночь. Она уже успокоилась, злость абсолютно ушла. Куклы уже не было у неё в руке, она лежала рядом с ней, пока девушка смотрела на стену, на которой что-то висело, но в темноте этого не было видно, и только сама Сиерра знала, что все стены в комнате были обклеены фотографиями Коди. Их было бесчисленное множество, и все они были разные: были маленькие и большие, цветные и чёрно-белые, только с ним самим или совместные, на которых он был выделен красным маркером. Девушке не нужен был свет, чтобы разглядеть эти фотографии, идеальный образ возлюбленного рисовала ей её безумная фантазия. Она слабо улыбалась, продолжая смотреть на стены, но глаза её уже слипались — она устала и хотела спать.

— Ты меня любишь, я знаю. И я всегда буду рядом с тобой. Я приду за тобой и заберу тебя, я приду… — проговорила она и легла прямо на пол, обняв куклу, и затем заснула.
***

Прошло около двух недель с того момента как Сиерра отправила своё последнее письмо любимому. Да, оно было последним, больше она не писала ему. Она, казалось, стала немного спокойнее, но вид всё равно имела неопрятный и неухоженный, при этом часто разговаривала шёпотом с самой собой, как будто вслух обговаривала какой-то план.

Что касается жертвы безумной любви, то спокойствие в течение этих двух недель не слишком его радовало, он всё ещё был напряжён и опасался Сиерры, но отсутствие писем всё же позволило ему немного расслабиться и набраться сил.

Опасения Коди были не напрасными. Несмотря на какое-то странное и подозрительное общее спокойствие, Сиерра продолжала свои наблюдения за юношей и была даже более осторожна в этом, чтобы не спугнуть. И эти наблюдения принесли свои плоды. Ей удалось выяснить в какой день родители, которые не верили в серьёзность того, что кто-то хочет навредить их сыну, а письма считали глупыми шутками, оставят Коди одного надолго, и в ту же ночь решила наведаться к нему.

Время было около часа ночи. На улице было также темно, как и тогда, когда Сиерра поклялась забрать Коди, но в этот раз фонари не освещали её путь так ярко, некоторые и вовсе не горели, а в лицо бил холодный ночной ветер, будто пытался остановить её от свершения задуманного. Но ничто не помешало девушке добраться до места назначения. На лице у неё была ненормальная улыбка, зрачки были узкие, глаза словно налились кровью, в руках она сжимала деревянную доску. Сиерра, стараясь идти бесшумно, подошла к окну, что вело в комнату Коди, благо та была на первом этаже. В ней было темно, но было видно, что парень не спит, а просто сидит на кровати в каком-то волнении, возможно в предвкушении беды, которая вот-вот случится с ним.

Ещё несколько мгновений, и окно разбивает доска; множество осколков разбросало по всей комнате. Столь неожиданное происшествие сильно напугало Коди, заставив его спрыгнуть с кровати и оказаться примерно посреди комнаты, но парень тут же был повален на пол и прижат Сиеррой, быстро выбросившей больше ненужную доску и запрыгнувшей в комнату через выбитое окно.

— Коди… — будто не своим, а голосом монстра, проговорила она, и на её лице появился сумасшедший оскал.

— Отпусти меня! — в панике кричал юноша, но не мог ничего сделать, он был слишком слабым, чтобы оказывать сопротивление сильной Сиерре.

Нависнув над ним, она одной рукой схватила парня за горло, начиная его сдавливать, а второй с трудом разрывала его майку, но всё же сделала это. Покончив с ней и продолжая сдавливать горло парню, который от боли и страха не знал, что ему делать, и лишь вцепился в её руку, девушка получала наслаждение от прикосновений к обнажённому торсу любимого и странно посмеивалась.

— Я хочу тебя, мой Коди, — зловеще прошептала Сиерра, и он тут же сообразил, что она хочет с ним сделать.

Юноша отчаянно пытался придумать, как спасти себя, но страх и давящая на горло рука мешали ему думать быстро и чётко, пока вторая рука девушки постепенно спускалась к шортам. Не ослабляя хватки и пытаясь снять с парня последнюю одежду, Сиерра начала покрывать его тело поцелуями. Вдруг, через минуту она остановилась, перестала душить Коди и обеими руками давила ему на грудь; его руки освободились и теперь лежали на полу.

— Я люблю тебя, — уже более спокойным, но не менее пугающим голосом произнесла девушка и снова начала смеяться.

Воспользовавшись моментом и вдохнув побольше воздуха, Коди нащупал освободившейся рукой большой кусок стекла и, не теряя ни минуты, собрав оставшиеся силы в кулак с осколком, вонзил его в шею Сиерре. Кровь брызнула во все стороны и запачкала стекло, вошедшее довольно глубоко, руку, шею, одежду и пол; девушка тут же схватилась за горло, и в этот момент парень сбросил её с себя, а сам отполз в дальний угол комнаты, тяжело дыша и одной рукой держась за горло. Изо рта Сиерры потекла кровь, которой она начала захлёбываться, девушка корчилась на полу в предсмертной агонии, не в состоянии что-либо сделать, она быстро умирала. На последнем издыхании, она прохрипела что-то похожее на «Коди» и, ещё немного подергавшись, перестала подавать признаки жизни, и на лице мёртвой навечно застыл предсмертный ужас. В углу Коди, уже отдышавшийся и чей рот был чуть приоткрыт, не сводил глаза с трупа, пока тот дёргался. Когда тело перестало двигаться, парень отошёл от охватившего его до этого оцепенения, медленно положил обе руки себе на голову и по дому разнёсся истошный вопль ужаса.